— Бензинчику подбавим, — горячо отозвался Сергей. — А делов тут — минута. — В голосе его звучала откровенная мольба.
— Не могу, ей-бо, — повторил водитель трехосника и, захлопнув дверцу, прибавил газу.
— Слушай, друг, ну что ж ты так! — в отчаянии закричал Сергей, бросившись за машиной. Но та, обдав его облаком сизого дыма, продолжала набирать скорость.
Сергей застыл на месте. Кирзовые сапоги его утопали в грязи, ко лбу прилип комок белых волос, пальцы бессмысленно перебирали концы веревки. Потухшим взглядом смотрел он в след удалявшемуся трехоснику. На горле у него, в том месте, где были расстегнуты верхние пуговицы гимнастерки, раза два дернулся острый продолговатый кадык — точно Сергей с большим трудом что-то проглотил.
Грузовик скоро пропал из виду, а мы с Сергеем, не сговариваясь, молча перебрались через кювет и опять поплелись к маячившим в отдалении кустам.
Сергей долго молчал, потом сказал:
— Вот он, папаша, свет, и вот они — добрые люди.
Мне нечего было ответить, и я промолчал.
…Уже начинало смеркаться, когда мы наконец снялись с якоря. Оба до нитки промокшие, голодные и озябшие, мы на ходу съели по краюхе завалявшегося у Сергея деревенского хлеба и закурили.
Сергей с наслаждением затянулся дымом и вдруг разговорился. А если сказать точнее, засыпал меня вопросами. Мне пришлось от начала до конца пройтись по собственной биографии, а потом выслушать его.
— Моя анкета совсем куцая, — вздохнул он.
Говорил Сергей, не поворачивая головы, строго глядя прямо перед собой на унылую черноту дороги.
— Кончил ремесленное, полтора года малярил, потом армия. Там и на шофера выучился…
Я узнал, что Сергей всего месяц как демобилизовался и в родные места вернулся из-за болезни матери.
— Если б не мать, махнул бы в Норильск. Дружки мои туда поехали.
Он опять чуть исподлобья смотрел вперед и чему-то улыбался. Я был уверен, что он думает о невесте, о том, что вот и сам так нелепо опаздывает и ее заставляет ждать…
Я представил себе ее в свадебном наряде, с живыми цветами в косах, грустной и в то же время переполненной счастьем. «Интересно, — думал я, — какая она из себя? Он вот — белый. Серые честные глаза, над ними — бесцветные, рыжеватые на краешках брови. А она? Ну хотя бы как ее зовут? Неужели — Машенька?»
Впереди, метрах в двухстах, показалось темное пятно. Сумерки мешали разглядеть его, но Сергей все объяснил двумя словами:
— Загруз кто-то.
Теперь и я стал различать очертания вставшего наискосок автомобиля. А когда подъехали ближе, я, к удивлению своему, узнал знакомый нам трехосник.
— Смотри, Сергей, это тот самый…
— Вижу, — коротко ответил он, и я заметил, как побелев, вздулись у него на щеках желваки. В прищуре глаз, как показалось мне, блеснул недобрый огонек.
Нам предстояло почти вплотную проехать мимо застрявшей машины: между нею и кюветом, донельзя размытым и наполовину заполненным водой. Малейшая оплошность Сергея — и нам снова придется выгружать из кузова горбыли, лопату, топор, остатки хвороста, который мы на всякий случай прихватили с собой…
Сергей с ходу повел машину в опасный «коридорчик». Грузовик наш, казалось, сам чувствовал ответственность момента: чутко отзываясь на малейшее движение баранки, он медленно преодолевал препятствие.
Шофер в черной кепке сидел в дверцах кабины, свесив почти до земли длинные, в резиновых сапогах ноги. Как только мы поравнялись с ним, он громко, хрипловатым голосом крикнул:
— Алле, кореш! Бензинчику б с ведерко…
И осекся, узнав Сергея.
Трехтонка наша выбралась из «коридорчика» и поползла к сухой правой обочине. Сергей с горячностью стал прибавлять газу. Казалось, ему хочется как можно быстрее и дальше отъехать от шофера в черной кепке, от его могучей машины, оставшейся теперь без бензина. И если бы позволяла дорога, Сергей, как подумалось мне, бешено погнал бы свою «матрешку». И так же, наверное, до самой Сосновки перекатывались бы на его щеках желваки, так же строго и холодно смотрел бы он из-под козырька армейской фуражки вперед. А потом, перекурив, снова заулыбался бы одними глазами чему-то затаенному, своему, большому и радостному.
Но я ошибся. Сергей вдруг начал вести себя странно. Руки его, еще минуту назад такие проворные и умелые, сейчас без надобности хватались то за ручной тормоз, то за рычаг переключения скоростей, то остервенело вращали руль. Сергей явно нервничал.
— Не ладится что? — участливо спросил я.
Он не ответил. В сердцах выключив, видимо, раздражавший его «дворник», Сергей остановил машину и выскользнул из кабины. В ту же минуту через окно в задней стенке я увидел его в кузове: полунаклонив невысокую железную бочку, он наполнял бензином ведро. «Так вот в чем дело, — догадался я. — Кончилось горючее». И снова подумал о том, как иногда может не везти человеку.
Размышляя так, я вдруг почувствовал, что остался один. Уже не булькал, выливаясь из бочки, бензин, никто не открывал дверцу кабины, не появлялся у радиатора. Я опять выглянул в окошко: бочка стояла на месте, а Сергея не было. Прислушался — ничего не услышал. Я открыл дверцу, вышел из кабины и тотчас увидел Сергея: с ведром в правой руке он торопливо шагал по разбитой обочине дороги к тому месту, где неподвижно темнел оказавшийся без горючего трехосный грузовик.
Чтобы не смущать Сергея, я снова влез в кабину, но слышал, как, вернувшись, он швырнул ведерко в кузов и, пробуя сапогом задние колеса, что-то невнятно бормотал.
За руль он сел как ни в чем не бывало, закурил и мягко тронул машину.
— Что же ты, — спросил я Сергея, — он тебя кулаком, а ты его пряником?
— Засосет же чудака. Дороги тут с плывунцом. Два-три часа простоишь — и хоть тягачом вытаскивай.
Машина, где только можно было, переходила на предельные скорости. Сумерки сгустились, наступил вечер, пришлось включить фары. Свет их мгновенно смешался с дождем, и впереди нас будто задымило. Но черные, затененные провалы впадин и луж видны были все-таки далеко и отчетливо.
Все время позади нас слышался гул второй машины. Шофер трехосника, видно, стеснялся обгонять нашу «матрешку» и покорно плелся в хвосте.
Через час мы подъехали к Сосновке. Сначала издалека, потом все ближе и ближе замаячили десятки огоньков. Вот уже отчетливо обозначился и первый дом. Свет фар вырвал из темноты глухую стену и на ее фоне чью-то, скорее всего женскую, фигуру.
Да, это была женщина. Она быстро шла нам навстречу, прикрывая глаза от яркого света. Сергей, увидев ее, заулыбался и с ласковой укоризной, ни к кому не обращаясь, сказал:
— От чудачка…
А сам — я это чувствовал — был переполнен неизбывной внутренней радостью.
Когда женщина подошла ближе, Сергей остановил машину, открыл дверцу кабины. И тотчас я услышал мягкий, с оттенком упрека голос:
— Что же ты, Сережа…
— Так вот получилось, — виновато объяснял Сергей. — Пришлось позагорать немного.
— А я обо всех несчастьях уже передумала.
— Ну что ты… — Он привлек ее к себе, беззвучно поцеловал и вдруг спохватился:
— Что ж ты под дождем стоишь? Садись в серединку, в тесноте не в обиде.
Он вылез, пропуская невесту. Она, радостная, повеселевшая, проворно шмыгнула в кабину, не обратив на меня никакого внимания. И тут же пожаловалась Сергею:
— А дядя мой так и не приехал.
— Путь-то нелегкий, Машенька.
— И то верно, — ласково согласилась она.
Машенька?.. У меня екнуло и до боли заколотилось сердце. Но я не стал сразу открываться и племяннице. Решил так: как доедем до дому, так и попрошу причала. А заодно и пожму руку зятю. За солдатскую выучку да за доброе сердце…
Сальвия
Трехлетний Коля, просунув в щель забора губы, нос, полщеки, блестя серым глобусиком удивленного глаза, спросил у колдовавшего над клумбой садовника:
— Дядь Петь, а что вы работаете?
— Огонь зарываю в землю, — устало распрямился дядя Петя.
Губы в щели широко раскрылись, щеки оттопырились, глобусик раза два нырнул под ресницы. Недоумение боролось у Коли с недоверием. Победило недоверие. Коля сказал:
— Огонь не закапуют, потому что он не растет.
— А ты приходи через месяц, — сказал садовник, закуривая. — И мы посмотрим, растет огонь или не растет.
Коля по-взрослому кивнул, и еще долго виднелись в заборе его нос, полщеки и глаз. Потом он ушел. И забыл о закопанном в клумбе огне.
Но садовник не забыл. Когда над клумбой поднялось красное, в опаловой дымке пламя, он сам позвал Колю:
— Ну, видишь? Пророс огонь.
Пламя колыхалось под легким ветерком, но язычки его упрямо тянулись кверху, ажурно лучась в свете дня. Их было много на клумбе. Самыми яркими и живыми казались те, что пробились повыше.
